[Ylisa]

Вышла долгожданная главка любимого фика!!!! Всем читать!

28.06.2012 в 21:41

Пишет  ajja:

Мой ласковый и нежный зверь ЧАСТЬ II глава 18

Бета:  Orloka Hoeg

–... что-нибудь в Эбису или Аояме. Я позвоню знакомому агенту.
Каме выпускает ладонь Кеко-сан и смыкает руки на ее талии. Циклопические дымчатые очки делают женщину визуально еще более хрупкой и маленькой. У самого Каменаши такие же, они покупали их вместе, дурачась и хихикая, как настоящая влюбленная парочка. В укрытии цветущей глицинии можно быть отчаянно смелыми: держаться за руки, обниматься, целоваться, задевая друг друга неуклюжими темными очками.
Казуя смотрит на струящийся сиреневый свет между низко свисающих ветвей и думает, набрался бы храбрости Аканиши, чтоб целоваться с ним в общественном парке? А в квартире Каме, которую они выбирают с Коидзуми-сан уже вторую неделю?
Порой кажется, что на месте Кеко-сан должен быть Джин, особенно когда Каменаши полночи проводит с ней в пачинко или напивается в дартс-баре. Тогда Казуя звонит Аканиши:
-Ты где?
– Э... С друзьями. А ты?
– Тоже...
– А... Ну пока...
– До завтра...
А назавтра бывает сердитый шепот в углу общей раздевалки, пока остальные KAT-TUN в душе, и порывистые объятия, мимолетные, но оставляющие очевидные отметины:
– А что мне остается делать, если ты все дни проводишь с ней?!
– Неправда, очень редко. Она постоянно занята! Прекрати меня мять – синяков наставишь! Сам сказал, чтобы я не лез к тебе в штаны. Вот и не провоцируй!
... Коки впитывает этот горячий шепот, тихие смешки, сопение и боится выйти из душевой, только в пятый раз вытирает лицо полотенцем. В замешательстве он кричит, чтобы, прежде всего, услышали по ту сторону двери:
– Мару! Я выхожу!
– Чего? – парень удивленно высовывает голову из кабинки.
– Выхожу, говорю, – мнется у двери Танака, перед тем, как шагнуть в раздевалку.
Сладкая парочка сидит на одной банкетке, демонстративно отвернувшись друг от друга. Аканиши сосредоточенно ищет что-то в телефоне, Каменаши листает рекламный проспект спа-салона. Взглядом ревнивой одноклассницы Коки сканирует весь облик АкаКаме, замечая и распухшую нижнюю губу Казуи, и выбившуюся из-под ремня футболку Джина. Кто-то явно не натискался по углам в старшей школе.
Танака опять оказывается в ситуации актера, забывшего главную реплику. Оба парня отрываются от своих занятий и взирают на Коки, как зрители в первом ряду.
– Эээ... А вы не идете? – он кивает в сторону душевой и в эту же секунду краснеет, проклиная собственное богатое воображение.
– Неа, – в унисон отзываются одногруппники и одновременно тушуются. Видимо богатым воображением обладает не только Коки.
– А это мысль... – внезапно бормочет Каме и кровожадно усмехается, отчего Джин вздрагивает и растерянно шепчет: – Может, не сегодня...
– Вы это... – Коки набирает полную грудь воздуха. – Это вы... – сдувается где-то внутри него воздушный шарик. Не предъявишь же парням: «А чего это вы тут делаете, пидорасы!?», – когда на теме взаимоотношений фронтменов KAT-TUN контора официально сколотила не один миллион.
– Каме! Тагучи гонит или правду говорит, что ты переезжаешь в собственную квартиру? – Уэда проплывает из душевой прямо к зеркалу и, по-страусиному вытягивая шею, любуется своим, как ему кажется, волевым подбородком.
– О! Ты ее все-таки нашел? – проявляет интерес Накамару, следом за которым выскакивает разгоряченный и мокрый Джунно.
– Нууу... – Каме опускает глаза, неопределенно пожимает плечами и, наконец, коротко кивает, счастливо улыбаясь, как признающаяся в недавнем замужестве сослуживица.
Коки со своего стула наблюдает, как округляются глаза Аканиши, и тот гневно шипит:
– Почему я узнаю последним?! Потому что это на ее деньги?!
– Аренду я и сам в состоянии оплатить, – цедит Каменаши, и Танака видит промелькнувший между АкаКаме разряд тока, чудом не убивший обоих на месте.
– Коки! – слишком резко вскакивает Казуя. – У меня машина на техосмотре, не подбросишь?
Когда Танака протягивает взбешенному Каменаши мотоциклетный шлем, то понимает, что в лице Аканиши нажил себе смертельного врага.



Кеко-сан достает из багажника пакеты с керамической посудой, сковородками, пластиковыми контейнерами и прочими необходимыми вещами, с приобретения которых всегда начинается независимая от родителей жизнь.
– Жарко, – жалуется Казуя, обнимаясь с новенькой микроволновкой. – И тяжело.
Женщина оборачивается, ставит на землю сумки, вынимает из кармана платок и вытирает парню влажный лоб. Этот естественный жест выдает в ней другое поколение, но Каме чувствует себя бесконечно счастливым.
– Уже должны все привезти, я сказал брату, чтобы он проконтролировал.
Когда они втискиваются в лифт со всеми покупками, Казуя смеется, пытаясь нажать кнопку то локтем, то носом.
Коидзуми-сан любуется им, улыбаясь. Она ходит с Каменаши по магазинам, выбирает мебель, одежду, дизайнерские мелочи, придающие квартире индивидуальность. Кеко-сан хочет, чтобы в его доме всегда ощущалось ее присутствие. Даже когда они не будут вместе.
Вкус грейпфрута с сётю, вкус их любви, но она не будет, не будет думать об этом...
В центре полупустой, свежей после ремонта, гостиной их встречает невысокая женщина. И кажется, она лишилась дара речи, потому что не мигая глядит на Коидзуми-сан в футболке, в джинсах, с пакетами в руках, и та опускает голову не столько из приличия, сколько от того, что не очень представляет, как смотреть ей в глаза.
– Ма! – Казуя не скрывает возмущения. Забыв о содержимом коробки, он с грохотом ставит микроволновку на пол.
– Маааа, зачем ты здесь? – шипит Каме.
Женщина торопливо кивает Коидзуми-сан, отводя взгляд:
– Думала тебе помочь... Юя ключи оставил...
Коидзуми Кеко сыграла в жизни ни один десяток ролей, но перед этой довольно обычной женщиной не может произнести ни слова. Она только ищет в ней черты, которые мог унаследовать Казуя, что-то неуловимо знакомое, и не находит ничего, кроме линии шеи и рисунка верхней губы.
– Мы справимся, – произносит Каме, и в его тихом голосе слышится сталь. Он намеренно выделяет вызывающее «мы», от чего его мать вздрагивает и теряется еще больше. Кеко-сан буквально кожей ощущает вязкую неловкость.
Каменаши-сан кивает на коробки, ее губы совершенно бескровны, когда она произносит:
– Я собрала тут кое-какие твои вещи. Посмотри позже.
Каме дергает плечом и морщится. Кеко-сан пытается ободряюще улыбнуться женщине, которой сейчас стыдится собственный ребенок.
– Присмотрите за ним, пожалуйста, – говорит та, и за устойчивым сочетанием слов, за фасадом вежливой формы, звучит то, что может почувствовать только ровесница. Глупые двадцатилетние мальчики не различают полутонов и не понимают сердец сорокалетних женщин.
Ответный поклон Коидзуми-сан ниже, чем требует норма. Ей хочется сбежать из этой квартиры, из жизни Каме, потому что она не вправе принимать эстафету от Каменаши-сан. Да Кеко и не собирается нести ответственность за этого юношу, и в ее планы не входит никакая забота. Они вместе только для того, чтобы весело проводить время, забыть конкретных людей из прошлого, ну и заниматься другими приятными вещами, которые лучше даже не представлять его матери.
Как только за Каменаши-сан закрывается дверь, Кеко тянет Казую за собой, и он послушно идет, переступая через коробки. Почему же совершенно невозможно выбросить этого мальчика из головы и вернуться в стабильность взрослой жизни, без постоянного страха быть оставленной? Нет, он не продлил Коидзуми-сан молодость, а только подчеркнул своей юностью ее годы.
Они падают на зачехленный новый диван, стаскивают друг с друга одежду, ощущая, как холодит кожу полиэтилен, который скоро становится горячим и липким от пота. Казуя скользит по нему коленями, когда Кеко, сжав его глубоко внутри, доказывает себе, что ни за что и никогда не станет Каменаши второй матерью. Потому что матери не ласкают так своих сыновей, не стонут в напряженное адамово яблоко, не царапают влажную спину.
Все же Каменаши Казуя – это ее шанс бросить вызов бесстрастному времени и японскому обществу. Ведь двадцатилетние юноши могут много и долго, как раз столько, чтобы чувствовать, чувствовать, чувствовать себя женщиной.
Дверной звонок заставляет их разлепить разгоряченные тела и в панике искать одежду.
Каменаши впрыгивает в джинсы и, припадая на ушибленную в спешке ногу, торопится к двери.
– Наверное, гардероб привезли.
Кеко-сан лениво дотягивается до края свисающей из ближайшей коробки ткани – то ли штора, то ли покрывало – и заматывается в него, как уставшая античная куртизанка.
– Привет, я принес вино. Мог бы все-таки сказать о переезде.
Женщина поджимает ноги и замирает – что-то в этом незнакомом мужском голосе ее тревожит. А может быть дело в том, как странно и долго молчит Каменаши.
– Я не один.
Замешательство в прихожей становится осязаемым. От неловкого движения полиэтиленовый чехол с неприятным звуком отклеивается от голого тела, и Кеко застывает, боясь шевельнуться. В пустых комнатах любой шорох раздается четко и громко, как через усилитель, поэтому она слышит тихое и совершенно непримиримое:
– Избавься от нее.
Кеко в изумлении сильнее запахивает покрывало, выпрямляется, ощущая себя натянутой струной, резонирующей даже от потока воздуха.
Казуя тоже переходит на шепот:
– А ты разобрался со своей девушкой?
В этот момент Кеко хочется вскочить, наплевав на всю конспирацию, потому что смешно в ее-то возрасте быть пешкой в подростковых драмах. Она даже опускает ноги на пол и нашаривает туфли. Где-то в горле пульсирует спрессованное возмущение.
– Давай выпьем это завтра, – мягко говорит ее мальчик тому, кого он все это время пытался забыть.
Не сразу попадая в ворот, Кеко-сан ныряет в футболку, но щелчок замка возвращает ее обратно на диван, где она остается напряженно сидеть, сцепив на коленях пальцы.
– Прости, – Каменаши появляется в комнате и прислоняется к светлой стене, на фоне которой его худоба выглядит почти болезненной.
– Что будет, когда он разберется со своей девушкой? – Коидзуми-сан закуривает. Только сигарета может сейчас помочь сохранить равновесие в чувствах и эмоциях.
Каменаши Казуя сереет лицом и смотрит куда-то в угол на неразобранные коробки.
– Я буду с ним.
Пока тает сигарета, Кеко-сан думает о том, что совершенно не стоит переживать чужие трагедии, как будто у нее недостаточно собственных. Неужели ей нужна безусловная любовь этого мальчика? А ей вообще нужна его любовь? И как глупо соперничать с каким-то подростком.
Она оставляет окурок в пустой сигаретной пачке на подлокотнике дивана и идет к Каменаши, бледному и решительному в порыве своего юношеского максимализма.
– Давай закажем китайской еды?


Такако нет дома. Аканиши открывает ее сестра и молча впускает в квартиру. Он привычно валится на диван, листает девчоночьи журналы, пока та причесывается, красится, свешивает на себя украшения, договаривается по телефону со своим парнем. Джин думает, что тоже вправе игнорировать ее, поэтому направляется на кухню и по-хозяйски изучает содержимое холодильника.
– О`кей, – щелкнув пальцами, он останавливает выбор на запотевшей «коле», когда ему по руке больно прилетает дверцей.
– Обойдешься, – сестрица Таки для надежности подпирает дверь холодильника плечом и скрещивает руки на груди.
Аканиши возвращается на свой диван в гостиной и обиженно обнимает ядовито-розовую подушку в форме сердца.
Его мало волнует, где задержалась Уэхара и когда же ее сестра свалит на свидание, но парень в отчаянии от того, как и с кем проводит этот вечер Каменаши.
Джин куксится, уткнувшись подбородком в розовый мех, когда появляется Така. Он вяло слушает, как сестры препираются в коридоре из-за его присутствия.
… В духоте ночи они лежат, как две скумбрии на сковороде, от влажной футболки пахнет потом.
– Что происходит, Джин? – голос Таки звучит устало, словно ей давно осточертели ссоры с сестрой, война с менеджментом обеих контор и это тело рядом. Аканиши вздыхает и пялится в потолок.
– Ну... иногда такое случается, – вроде бы так в каком-то кино оправдывался герой в подобном случае.
– Я не про это, – Така тоже смотрит на светящийся розовый фонарик под потолком, возле которого кружится июньская мошкара. – Может быть, нам все же расстаться?
– Мы уже раз пять расставались, – напоминает Джин больше себе, чем ей.
– Я не могу так больше... когда все впустую...
Аканиши слишком жарко и душно, чтобы объясняться:
– Почему впустую? У меня с тобой самые долгие отношения...
– Самые долгие отношения у тебя с кем-то другим... С тем, кого ты во сне зовешь Казу.
– Э? – Джин оглушен этим открытием. Он, воистину, идиот, раз не в состоянии контролировать свои чувства.
– И у меня больше нет сил противостоять этому человеку.


– Каме!
– Каме!
– Каме!
Быстро же одногруппники записались в личный фанклуб Каменаши Казуи, а Танаку выбрали председателем. Джин не желает выделяться из коллектива смурной физиономией. Не поймут, а если поймут... Ох, уж лучше, чтобы не поняли.
К тому же Казуя потом предъявит, что он опять качает права. Вчера качал и сейчас продолжает. А Аканиши боится такого Каме... в модусе звезды и лидера. Как будто кто-то его им назначал!
Перед началом съемок переговорить не удается. Когда Джин приехал, Казуя уже получал инструкции, а вокруг толпились человек двадцать стаффа. Украдкой поглядывая в сторону ээээ своего парня?.. друга?.. в общем, в сторону Каме, Аканиши пытался выяснить, сердится тот на него за вчерашнее или просто сосредоточен на работе, поэтому опять нацепил непроницаемую маску. Айдол, блин.
На месте Казуи он бы не стал дуться и педагогически воздействовать. Ведь Джин пришел сам, с вином, и чертовски обидно должно быть именно ему!
Да и добиваться его столько лет, а потом взять и выставить за дверь!
Аканиши насуплено глядит в спину друга, когда тот неожиданно оборачивается, подмигивает и улыбается уголком рта. Э? Джин расплывается в ответной улыбке. Но Каменаши уже не смотрит на него, а снисходительно наблюдает за приколами Танаки и Накамару.
Ну о`кей, значит мы не сердимся. Джин чувствует облегчение, легкое, воздушное, как сладкая вата из Диснейленда, и просто любуется Каме. Тот сегодня какой-то весь серебристый и сияющий, ему ужасно идет эта короткая курточка из далекого будущего и узкие черные джинсы.
Они встречаются взглядами, и в груди Аканиши как будто трепещет крыльями чертов мотылек, потому что блестящие глаза Казуи впервые за многие годы смеются, переливаются как черная подвижная ртуть, а не режут стальным холодом.
Джин занимает себя чем угодно помимо работы, чтобы не думать о том, как бы зажать эту серебряную диву в раздевалке. И вообще, кажется, или вокруг действительно слишком много Танаки, который прилепился к Каменаши, как полотенце к жопе в парилке. А с Коки надо бы поосторожнее – все же он их видел.
KAT-TUN отпускают только за полночь, но поймать Каме опять не получается. Он исчезает за какие-то несколько секунд, на которые Аканиши задержался в раздевалке, разглядывая новый навороченный мобильник Уэды.
На первый раз прощается, конечно, но за Джином тоже не заржавеет. Остаток ночи, он не спит, а вынашивает коварные планы. Уж очень велико желание щелкнуть по носу зазнавшегося Каменаши. Пусть тот сколько угодно дразнит его идиллией со своей теткой, демонстративно очаровывает все живое и неживое в округе, включая ополоумевшего от такого внезапного внимания Танаку, короче, отрывается за все эти годы, – ничего не может повлиять на чувство эйфории Джина. Оно похоже на весеннее цветение – где угодно, за каждым углом, вопреки любым обстоятельствам,накрывает бело-розовым облаком. Так и сейчас. Проблемы с Такой бледнеют на фоне таинственно мерцающего, как далекие звезды, предчувствия. Аканиши кажется, что внутри не просто пенится радость, она клокочет, как закипающая лава и скоро все это ка-а-ак жахнет, как прольется огненным потоком страсти на головы одногруппников, Джонни-сана, родителей, друзей, фанатов. Впервые Джин ощущает не привычный страх перед «незнакомцем», долгое время прятавшимся в Каменаши, а неукротимую и неконтролируемую стихию, и от осознания этого по всему телу волнами расходится адреналин. А все потому, что тогда, на концертах в Осаке, они с Казуей наконец разрубили их проклятый Гордиев узел.
– Есть хочу, - говорит Каме, когда они закисают в ожидании своей очереди. – Чего-нибудь домашнего.
Аканиши хладнокровно жует жвачку и не оборачивается. Общественность в лице Танаки, естественно, оживляется:
– О-о-о, как у тебя дома готовят?
– А я к себе не хочу, – капризничает новоявленная звезда, а Джин тихо фыркает: в гости напрашивается, ну не гад ли?
– А пойдем к тебе, – продолжает Каменаши в том же духе, как будто слышит, как Аканиши скрипит зубами.
– Ко мне? – изумляется Коки, но видимо предложение его воодушевляет: – У меня есть омлет...
– Неее, к тебе не хочу.
Джину не терпится увидеть эту лисью физиономию, но надо сохранять невозмутимость. К тому же еще не вечер, следовательно, сочтемся!
Выкрутасы Каме бодрят Джина и держат парня в тонусе, к тому же Казуя выбрал явно не ту жертву, чтобы обрушить весь свой запас обаяния. Натуральнейший натурал Танака – смешно!
Вот из Аканиши вышел какой-то неправильный натурал, совершенно хреновый и, наверное, пора с этим смириться.
Каме виснет на Коки, наглаживает его лысую башку, гоняет с мелкими поручениями, медово улыбается и ласкает взглядом. Аканиши понятия не имеет, как у Танаки не дымится плешина – видимо, спасает только натуральная броня и стальное пацанское сердце. Поразительно, насколько этот дешевый спектакль действует на Джина. А ведь если бы на месте Каме была девушка, что тогда?.. Аканиши бы только хмыкнул: «Дура, что ли?»
Они с Каме как будто движутся по замысловатым прямым, их странная игра на двоих похожа на танец. И это тоже общение, которого оба были лишены столько лет: быть рядом, дразнить друг друга, разглядывать исподтишка, подкалывать, пикироваться. Как в детстве, когда они могли долго барахтаться на матах. Джину очень хочется уложить Каменаши на лопатки, потому что этот подлец играет не по правилам, использует запрещенные приемы – бедный Танака! К тому же Каме включает в их игру новые лица. Вот за каким хреном ему понадобилось давать свой номер парню из стаффа?! Тогда и мы тоже, того... не по правилам!
– А ты это... не перестарался? – подает в лифте голос Тагучи, когда вся группа оказывается за закрывшимися дверями, а замешкавшийся Казуя – по то сторону. И Джину уже не смешно от того, каким взглядом его успел полоснуть Каме.
– Я тоже думаю, что Аканиши переборщил, – отрешенно роняет Уэда.
Танака свирепо скребет свою башку.
С какой стати Джин должен ощущать неловкость? Жаль, что он не может заявить во всеуслышание:
– Это наши, вашу мать, отношения! В которых вы ничего не понимаете!
И он молчит, жуя губу и придумывая, как исправить содеянное, потому что Каменаши, кажется, действительно, не в восторге. Еще подумает, что его унизили. С него станется.
Поэтому Аканиши резко меняет планы и направление. Оставив в кои веки единодушных в проведении досуга одногруппников ловить такси до Роппонги, парень, надвинув на глаза кепку, заходит в первый попавшийся комбини.



Каме растирает виски, аромат лаванды и каких-то особых душистых трав умиротворяет. Руки и ноги тяжелые, свинцовые, и Казуя только вяло шевелит пальцами, откинув голову на бортик. Он так вымотан за те пару дней, пока снимали новый каттуновский клип, что удивительно, как хватило сил зажечь ароматические свечи. Вот оно преимущество самостоятельной жизни – можно хоть час отмокать в остывающей воде и никто не будет ломиться, настойчиво молотя в дверь. Хотя...
Звонок домофона врезается в расслабленный мозг, как сверло монтажной дрели.
Каменаши со стоном сползает в воду по самые ноздри и морщится. У мамы есть ключ, у Кеко тоже...
– Я убью тебя, Аканиши! – резко поднимается Казуя, выплескивая воду на бледно-розовый кафель пола.
Он решительно обматывает бедра полотенцем и идет через всю квартиру к двери. Каме кажется, что даже вода с него стекает как-то решительно.
С видом нашкодившего Пина на площадке, обнимаясь с большим мешком из супермаркета, из которого торчат зеленые стрелы лука, действительно мнется Аканиши.
– Кажется, кто-то хотел домашней еды, – бормочет Джин, из пакета вываливается картофелина и катится к лифту.
Казуя молчит, театрально выгнув бровь и скрестив на груди руки, как на фотосессии.
– Ты эээ... один? – спрашивает в этот раз Аканиши и боком приближается к двери.
– Я хотел домашней еды твоей мамы, - Каме наконец снисходит до ответа на предыдущий вопрос.
– Ну... Может, я побуду за нее? – Джин потихоньку теснит полуголого парня своим пакетом, от которого не заслониться, не отмахнуться. Видимо, как раз в этом и заключается стратегия.
– Что это сегодня было? – Казуя отступает в квартиру, чтобы избавить возможных соседей от созерцания двусмысленной сцены.
– Ты о чем? – Аканиши сбрасывает обувь, безошибочно направляется в кухню и оттуда сразу раздается изумленный свист. – Ого! Как ты тут готовишь? Плита и мойка! А где кухня?
– Еще не установили. Так что это было с лифтом? – поджимает губы Каменаши, следуя за другом.
– А… ну прости, – на секунду оборачивается Джин, чтобы снова изобразить раскаяние Пина. – У тебя сейчас полотенце свалится. И вообще, ты первый начал.
– Я начал?! – полотенце и не собиралось падать, но Каме все равно вцепляется в него, удерживая на месте.
– С Танакой! И с другими, – Аканиши роется в пакете, как пес в мешках с мусором.
– Да? Что именно?! Ну давай, просвети меня, – Каме картинно прислоняется к холодильнику, своим полотенцем напоминая греческого аристократа.
– Ты специально это делаешь, – Джин приподнимает левое плечо, томно изгибается всем телом, как скучающая девица у стойки бара, и расслабленно помахивает кистью перед носом Казуи, изображая точно такой жест, каким Каменаши не далее как вчера просил у Танаки бутылку воды. – Тебе надо, чтобы тебя все хотели! Где здесь кастрюли?
На самом деле Аканиши прощен еще на площадке, и Каме изо всех сил старается сохранить лицо и невозмутимость. Вместе с Джином в квартиру будто впрыгнули солнечные зайчики и сейчас немилосердно щекочут за ребра. Надо же! Свершилось! Аканиши бегает за ним, и это даже не фигура речи!
Парни встречаются взглядами, и Каме внезапно ощущает собственную наготу буквально всей кожей и, прищурившись, отмечает дрогнувший кадык Джина и легкое замешательство в глазах парня.
– Да к черту еду, – Казуя не узнает свой неожиданно хриплый голос. – Ты все равно не умеешь готовить карри.
Джин замирает со сковородкой в руке, когда Каменаши прижимает его к раковине, буквально ослепляя своей белой кожей, которую тот сто лет не видел так близко. Тогда Аканиши понимает, что собственно за этим и шел, этого и желал и дело совсем не в примирении и не в карри.
Они сражаются взглядами, каждый боится моргнуть, словно движение ресниц может разрушить хрупкое предчувствие фиг знает чего, во всяком случае, у Джина нет этому названия, потому что оно радикально отличается от того, что у него бывало с девушками. Парень загипнотизировано смотрит в глаза Каме и со смесью ужаса и восторга чувствует, как чужие пальцы расстегивают ремень и молнию его джинсов.
Изогнутая бровь, приподнятый в полу-ухмылке уголок губ – Аканиши отчаянно хочет зажмуриться и напомнить, что кажется кого-то просил пока не лезть к нему в штаны... Но его тело – это тело двадцатидвухлетнего парня со здоровыми инстинктами, а не трепещущей школьницы, которой он невесть почему себя возомнил в отношении Каменаши, и оно давно приняло собственное решение.
Джин только открывает рот, и, глотнув воздуха, сжимает челюсти, потому что Казуя опускается на колени и его глаза блестят провокационно и вызывающе.
Какого черта они оба делают? Но Аканиши игнорирует закономерный вопрос, как риторический, потому что мозг отключился еще пару минут назад, или даже еще раньше – в конце съемок, когда Каме отстал от ребят, чтобы дать свой номер какому-то парню из стаффа.
Пока Джин тащил пакет из супермаркета, он уже испытывал некоторый дискомфорт в штанах. Сейчас на эту беспокоящую парня выпуклость ложится ладонь Каме, сдавливает сквозь ткань, отчего Аканиши пятится вдоль мойки и куда-то вбок, пока не упирается спиной в дверцу холодильника. Наверное, со стороны это выглядит совершенно нелепо: Каменаши разворачивается следом за парнем, не опуская своей руки, и тот сдается, капитулирует с громким выдохом и позволяет своим пальцам зарыться во влажные волосы Казуи.
От того, что рука Каме вытворяет в его ширинке, Джин нетвердо стоит на ногах, а комната плывет перед глазами, как после нескольких глотков хорошего виски. Ручка холодильника болезненно упирается в спину, но Аканиши чувствует только ладонь у мошонки и давление большого и указательного пальцев, кольцом обхватывающих его налитый член.
Парень у его ног ничуть не похож на друга детства, с которым они вместе гоняли в футбол, мечтали на нагретом солнцем пирсе и сто раз спали на одном футоне. Джин почти не дышит, не в силах оторвать взгляд от скользящих вдоль члена пальцев, таких неженских, с массивным кольцом в виде черепа. Когда Каме усиливает нажим, кольцо будто посылает в кипящий мозг дополнительный сигнал, и Аканиши пронзает мучительное удовольствие.
Казуя усмехается, как маленький демон, и медленно касается языком обнажившейся головки, вырывая тем самым у Джина сиплый стон, после чего поднимает глаза – они нагло смеются, словно говорят: добегался, теперь никуда не денешься.
Аканиши в бессилии скребет злосчастную дверцу холодильника, потому что Каме слишком медлит, демонстрируя свою победу. От кончика языка, неспешно теребящего уздечку, у Джина мутится рассудок, ему кажется, что ноги и спину сводит судорогой от невозможности дать волю инстинктам, и он, теряя остатки самообладания, обхватывает голову Каменаши, прижимая его лицо к своему паху, и с облегчением врывается в соблазнительно приоткрытый рот.
Но Казуя как будто только и ждал этого порыва. Он с силой втягивает губами пульсирующую плоть, резко языком выталкивает наружу, вбирает снова, подстраиваясь под удобный обоим ритм, иногда отводя от лица и ото рта свои непослушные мокрые волосы. Каме не замечает того, что его полотенце давно съехало с бедер, не ощущает, как в неудобной позе затекли ноги, онемели колени. Он только сжимает свободной рукой ягодицу Джина, будто заявляя на нее свои права. Сколько раз в своих мечтах он делал минет Аканиши, как старался передать через этот примитивный акт силу своего чувства, степень свой жажды, как стремился быть в этом лучше любой девушки – так, чтобы тот больше вообще не хотел никаких девушек, чтобы отныне у него не стояло ни на одну из них!
Джин даже думать не хочет, сколько членов пересосал Каменаши, чтобы добиться такой техники. Но все равно думает.
Аканиши кончает неожиданно для себя и так остро, как бывало в далекой юности, когда он запирался в своей комнате с парочкой журналов для взрослых и маминым гелем для волос. Он сползает по дверце холодильника на пол, к Каме, и ловит его распухшие губы в благодарном поцелуе, пробуя вкус собственной спермы и окончательно смиряясь с произошедшим. Да, он хочет Каменаши Казую. Хочет до спазмов в животе и пульсации в паху, до сентиментальных объятий и кофе в постель, до того, чтобы просыпаться вместе и засыпать обнявшись. Хочет его ночью, днем, вечером, по утрам в течение всей оставшейся жизни.
По крайней мере, так он думает в эту минуту.
Они заказывают еду из ближайшего ресторана. Смущенные, не решаются смотреть друг на друга и делают это исподтишка, отчего креветки застревают в горле и вино льется на белую штору, служащую сегодня скатертью. Парни сидят в комнате среди коробок, но им кажется, что это их первое свидание в День Святого Валентина в итальянском ресторане. Подобная розовая чушь порхает прозрачными крылышками в голове и засоряет мозг блестками и конфетти.
– Знаешь, – наконец произносит Джин, медленно накручивая на вилку спагетти, – я расстался со своей девушкой.
Женская заколка на подоконнике похожа на мертвую птичку, Каме отводит от нее взгляд и твердо произносит:
– На днях я поговорю с Кеко.